Не помню, кому из французов принадлежит ставшее крылатым изречение: "Художники рождаются в провинции, а умирают в Париже", но вспоминаю его часто. О чем оно? Конечно же, не о провинции как таковой. Оно о том, какую роль в формировании личности художника (да и не только художника!) играет среда, в которой он родился и рос, в которой определился его талант.
Оно о том, что мы подразумева­ем, когда с трепетом и гордостью говорим "наша малая родина". Речь идет об истоках незауряд­ности, о том, что исключительность среды -залог рождения яркой личности.

Среда ~ понятие емкое. В нем и предки, и семья, и люди, нас окружающие, и культура, с кото­рой соприкасаемся, и природа вокруг, и предметы, и строения, и пейзажи, будь то сельские или городские. О городе хочу погово­рить в этих заметках.

Я -горожанин. Моя малая родина -Смоленск. Чу до из чу­дес, жемчужина среди многочис­ленных неповторимых сокровищ русской провинции. Поговорка гласит: «Что город, то норов». Крутой И сложный норов обнару­живал город моего детства! В нем, как в сгустке могучей энер­ гии, сплавились самые разные щедроты. Неповторимая природа (как говорится, богом данное мес­то) и красота человеческого ге­ния, выраженная в прекрасных многообразных строениях, замкнутых в тугое кольцо почти неправдоподобных стен и башен, как бы впаянных в днепровские кручи. Веселые, уютные улочки, шаловливо бегущие по склонам оврагов и утопающие в садах. С одной стороны, город вобрал в се­бя нечто могучее, первостатей­ное, многовековое, почти библей­ское, и с другой "-что-то прон­ зительно задушевное, интимное, щемяще тонкое.

Разве можно забыть горделиво венчающий город монументальный собор с его зелено-белым узорочьем, городской сад с нелепым музыкальным названием "Влонье", знаменитые смоленские часы неизменное место свиданий молодых инемолодых смолян?! Можно ли забыть нашу Трехбратскую слободку, ее домишки, утопающие в зелени, заборы с горизонтально бегущими досками, замшелыми или свеже­крашеными?! Разве можно забыть во множестве разбросанные по смоленским кручам, как раны на обветренном лице ветерана и награды на его широкой груди, руины и памятники боевых бурь далеких веков?!
Восток и Запад в своей высокой гармонии создали это чудо, и оно было рядом, вернее, я жил внутри этого чуда, оно окружало меня.

Восьмилетним мальчишкой я впервые увидел Москву и был раз и навсегда сражен фантастической красотой этого города. Полюбил его сразу, как говорится, с первого взгляда, и эта любовь не погасла за те долгие-долгие годы, что живу в нем. Отчетливо помню, какой восторг испытал, когда увидел Триумфальную арку у Белорусского вокзала, оживленные московские улицы с вереницами резво бегущих и позванивающих трамваев, Страстной монастырь и памятник Пушкину напротив. Все, что увидел дальше, показалось неправдопо­добным: и простор Красной площади, куда я вышел сквозь при­удливые Иверские ворота, и открывшаяся панорама Кремля, и величавые московские дали, убегающие в безбрежность от круч Ленинских гор, и многочисленные жемчужины архитектуры ­ Василий Блаженный, Сухарева башня, церковь Успенья на Покровке, Красные ворота, Новодевичий монастырь, баженовекий дом Пашкова, университет Казакова, манеж Бове, величавый памятник героям 1812 года - храм Христа Спасителя, прочно утвердившийся на высоком подиуме, Третьяковскан галерея, мозаики Метрополя и многие-многие другие. Восхищали и новоделы: Киевский вокзал и Бородинокий мост, радиобашня Шухова, четкие формы клуба имени Русакова. Поражал причудливо-изящный силуэт города, щедрое сочетание, казалось бы, несочетаемых элементов, красочные у лицы, переулки, городские уголки и дворы. Разнообразие домов и домишек, решетки, крыльца, двери. Все это воспринималось как чудо, как дивная сказка. "Живописно значит разнообразно",- любил повторять П. П. Чи­стяков.
Москва отличалась исключительным разнообразием. Не случайно среди художников считалось: москвичи-живописцы, петербуржцы-графики.

С тех пор я перевидал множество разных городов и у нас, и за рубежом. Много радости принесли они мне. Волгу и волжские города полюбил особенно. Ульяновск чем-то напоминал мой Смоленск, в Астрахани оживали черты любимого мною Кустодиева, волжские откосы Горького будили совсем другие ассоциации, иные чувства вызывали Ярославль и Тутаев, Ленинград и Бухара...
Воистину - "что город, то норов!" - их облик переполнял верой в могущество творца-человека. Думалось: как богат мир, какой чудодей человек!

Чем больше я видел, тем отчетливее понимал, что дом - это не просто строение, он - след человека, его душа, его отголосок, памятник ему, наконец. С радостью я знакомился с новыми кварталами Парижа и Центром Помпиду на улице Бобур, судивительными по самобытности, устремленными в ХХI век и вместе с тем «голландскими» постройками Роттердама, восхищался аэропортом архитектора Сааринена и последним детищем Райта - музеем Гугенгейма в Нью-Иорке и еще многим.

Я понял, что город не просто скопление домов, улиц, площадей, магистралей и парков, что он - тоже след человеческой деятельности, ее отражение, зеркало человека, след его души, отпеча ток его привязанностей, сим па тий и антипатий. Город, как и человек, должен запоминаться, и для того, чтобы он запоминался, он должен быть отмечен особыми приметами, быть единственным в своем роде, неповторимым. Чем больше он запоминается, чем он интереснее содержанием, тем щедрее делится с нами, обогащая и усложняя наш мир, приумножая сокрови­ща нашей души. А разве не этими ценностями может быть по­настоящему богат человек и не ими ли по большому счету он может поделиться с другими?

У поэта Н. Заболоцкого есть прекрасные строки: "Природа смотрит как бы с неохотой на нас, неочарованных людей". Они имеют прямое отношение к городу - природе рукотворной, нашему доброму собеседнику, партнеру в диалоге.
Чем интереснее наша "речь", к нему обращенная, чем с большим любопытством и уважением мы его слушаем, тем содержательнее получается наша "беседа", тем охотнее он рассказывает нам. А чем сложнее человек, тем больше он очаровывается и больше видит. В этом взаимообогащении и рождается художник. Разве не Красноярском и Сибирью взращен могучий талант Василия Ивановича Сурикова? Не Витебском рождены яркие полотна Шагала? Не раздолье саратовского Заволжья сформировало миражи Павла Варфоломеевича Кузнецова, а Хвалыиск - "пространство Эвклида" -Петрова-Водкина? Разве не Петербург определил графику Добужинского?

Города; как люди, стареют. Это грустный, но неизбежный процесс. Рождаются новые поколе­ния, появляются новые потреб­ ности, и старые города должны к ним приспосаблива ться, что-то теряя при этом. Это тоже неизбежно - жизнь продолжается. Есть в этом процессе и отрадное - в результате разумного приспособления города приобретают богатства, происходит приумножение ценностей, усложнение городской структуры. При разумном строительстве, усложняясь и преобразуясь, город сохраняет определенные общие признаки, приметы и самобытность, подобно тому, как поколения людей несут определенные родовые признаки. Непрерывная многовековая связь нашей духовной культуры таким образом длится. Рачительные культурные хозяева городов всегда стремятся к этому.

Растут и преобразуются и наши отечественные города, однако в этом нормальном процессе в последние годы "вдруг" обнаружилась ошеломляющая ненормальность новое стало возводиться ценой варварского уничтожения старого, и взамен своеобычного стало во множестве вырастать безликое. Оно так разрослось, что уцелевшее старое утонуло и затерялось в нем. "Черемушки" - символ безличия заполнили огромные городские пространства нашей страны от Бреста до Петропавловска-Камчатского, от Мурманска до Ашхабада. В этом обезличенном пространстве растет будущее поколение.
Мальчик, смотрящий из окна или идущий в школу в Астрахани, по сути дела, видит то же, что и юный житель Архангельска. В играх его, независимо от города, окружают немые похожие одна на другую коробки и почти схожие пустыри с развороченной землей. Ему нечего любить, ему нечем гордиться.
Так торжествующее невежество одержало победу над культурой, безобразность победила Красоту. Пример тому, к сожалению, показала Москва. Она была первой, потравы в ней оказались особенно велики, безликости в ней возведено больше, чем где бы то ни было, и безликость нового в ней особенно вопиюща - ни одного сооружения, которое могло бы встать в ряд высоких достижений современной архитектуры.

Конечно же, болезнь наших городов возникла не вдруг. Она началась давно. Сначала исподволь, как борьба с пережитнами прошлого, потом обернулась болезнью разрушительства как таковой. Когда она достигла таких размеров, что появилась реальная угроза полного уничтожения многовековой культуры,- о ней заговорили. Нечто подобное произошло с природой. Ее также истребляли давно и упорно. Однако лишь сейчас, когда велика реальная опасность превращения земной поверхности в безжизненную пустыню, возникла одна из острейших проблем современности - экологическая. На защиту природы встают миллионы людей. Множатся и ряды защитников городов.
Сегодняшние больные города, как никогда, нуждаются в нашей любви и заботе. И львиная доля в их излечении, в возвращении им Красоты, несомненно, ляжет на ваши плечи, подрастающее молодое поколение. Любите город!